Неточные совпадения
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике,
под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна
лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край
кровати.
В комнате было темно, он
лежал на
кровати, закутавшись, как давеча, в одеяло,
под окном выл ветер.
На другой день Андрея нашли преспокойно спящего в своей постели, а
под кроватью лежало чье-то ружье и фунт пороху и дроби.
Больная
лежала на большой
кровати черного дерева с серебряными украшениями,
под полосатым пологом из восточной шелковой материи.
В задней комнате дома, сырой и темной, на убогой
кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки,
лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами
под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
Дверь выломали. Комната пуста. «Загляните — ка
под кровать» — и
под кроватью нет проезжего. Полицейский чиновник подошел к столу, — на столе
лежал лист бумаги, а на нем крупными буквами было написано...
После ее приезда в Москву вот что произошло со мной: я
лежал в своей комнате, на
кровати, в состоянии полусна; я ясно видел комнату, в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел в этот угол и вдруг
под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Я летом
лежал в деревне в
кровати, и уже
под утро вдруг все мое существо было потрясено творческим подъемом и сильный свет озарил меня.
В спальне возвышалась узкая
кровать под пологом из стародавней, весьма добротной полосатой материи; горка полинялых подушек и стеганое жидкое одеяльце
лежали на
кровати, а у изголовья висел образ Введение во храм Пресвятой Богородицы, тот самый образ, к которому старая девица, умирая одна и всеми забытая, в последний раз приложилась уже хладеющими губами.
Таисья спала прямо на голом полу у самой
кровати, свернувшись клубочком, а на
кровати под байковым одеялом
лежал совсем большой мужчина.
Назанский был, по обыкновению, дома. Он только что проснулся от тяжелого хмельного сна и теперь
лежал на
кровати в одном нижнем белье, заложив руки
под голову. В его глазах была равнодушная, усталая муть. Его лицо совсем не изменило своего сонного выражения, когда Ромашов, наклоняясь над ним, говорил неуверенно и тревожно...
На железной
кровати, стоявшей
под главным ковром, с изображенной на нем амазонкой,
лежало плюшевое ярко-красное одеяло, грязная прорванная кожаная подушка и енотовая шуба; на столе стояло зеркало в серебряной раме, серебряная ужасно грязная щетка, изломанный, набитый масляными волосами роговой гребень, серебряный подсвечник, бутылка ликера с золотым красным огромным ярлыком, золотые часы с изображением Петра I, два золотые перстня, коробочка с какими-то капсюлями, корка хлеба и разбросанные старые карты, и пустые и полные бутылки портера
под кроватью.
На столе было пусто. Все, что напоминало о прежних его занятиях, о службе, о журнальной работе,
лежало под столом, или на шкафе, или
под кроватью. «Один вид этой грязи, — говорил он, — пугает творческую думу, и она улетает, как соловей из рощи, при внезапном скрипе немазаных колес, раздавшемся с дороги».
Потолок был закопчен, обои на стенах треснули и во многих местах висели клочьями, подоконники чернели
под густым слоем табачной золы, подушки валялись на полу, покрытом липкою грязью, на
кровати лежала скомканная простыня, вся серая от насевших на нее нечистот.
Она
лежала на широкой
кровати, положив
под щеку маленькие ладошки, сложенные вместе, тело ее спрятано
под покрывалом, таким же золотистым, как и все в спальне, темные волосы, заплетенные в косу, перекинувшись через смуглое плечо,
лежали впереди ее, иногда свешиваясь с
кровати на пол.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали
под кровать, где уже
лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол в спальне,
под эти книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
«Полно, варварка, проказничать со мной; я старый воробей, меня не обманешь, — сказал он, смеясь, — вставай-ка, я новые карточки привез, — и подойдя к постели и подсунув карты
под подушку, он прибавил: — вот на зубок новорожденному!» — «Друг мой, Андрей Михайлыч, — говорила Софья Николавна, — ей-богу, я родила: вот мой сын…» На большой пуховой подушке, тоже в щегольской наволочке,
под кисейным, на розовом атласе, одеяльцем в самом деле
лежал новорожденный, крепкий мальчик; возле
кровати стояла бабушка-повитушка, Алена Максимовна.
Расходившийся старик колотил кулаками в стену брагинского дома и плевал в окна, но там все было тихо, точно все вымерли. Гордей Евстратыч
лежал на своей
кровати и вздрагивал при каждом вскрикивании неистовствовавшего свата. Если бы теперь попалась ему
под руку Ариша, он ее задушил бы, как котенка.
Почти каждый день он привозил с собой или ему присылали из магазинов новые книги, и у меня в лакейской в углах и
под моею
кроватью лежало множество книг на трех языках, не считая русского, уже прочитанных и брошенных.
И больного связали. Он
лежал, одетый в сумасшедшую рубаху, на своей постели, крепко привязанный широкими полосами холста к железным перекладинам
кровати. Но бешенство движений не уменьшилось, а скорее возросло. В течение многих часов он упорно силился освободиться от своих пут. Наконец однажды, сильно рванувшись, он разорвал одну из повязок, освободил ноги и, выскользнув из-под других, начал со связанными руками расхаживать по комнате, выкрикивая дикие, непонятные речи.
Я лег на
кровать кверху лицом и
лежал, не двигаясь, заложив руки
под голову. Помню очень хорошо, что я ни о чем не думал. В голове моей не было ни мыслей, ни представлений, ни образов. Это была тяжелая пустота.
Дверь взломана. В номер входят надзиратель, Анна Фридриховна, поручик, четверо детей, понятые, городовой, два дворника — впоследствии доктор. Студент
лежит на полу, уткнувшись лицом в серый коврик перед
кроватью, левая рука у него подогнута
под грудь, правая откинута, револьвер валяется в стороне.
Под головой лужа темной крови, в правом виске круглая маленькая дырочка. Свеча еще горит, и часы на ночном столике поспешно тикают.
Тяжелый запах анатомического театра наполнял комнату, где
лежал больной. Его
кровать была выдвинута на середину комнаты. Длинные ноги, большое туловище, руки, вытянутые по бокам тела, резко обозначились
под одеялом. Глаза были закрыты, дыхание медленно и тяжело. Мне показалось, что он похудел за одну ночь; лицо его приняло скверный земляной оттенок и было липко и влажно.
Иван Андреевич
лежал ни жив ни мертв подле бездыханного трупа Амишки. Но молодой человек ловил каждое движение старика. Вдруг старик зашел с другой стороны, к стене, и нагнулся. В один миг молодой человек вылез из-под
кровати и пустился бежать, покамест муж искал своих гостей по ту сторону брачного ложа.
А сам, как был, так и остался
под кроватью ничком. Долго
лежал; потом выполз. Смотрю: бледный совсем человек, словно простыня. Привстал, сел подле меня на окно, этак минут с десять сидел.
Я легла на узкую жесткую
кровать,
под холодное нанковое одеяло, предварительно закрутив вокруг головы свои длинные косы и запрятав их
под ночной чепец. Моя постель была крайней от дверей умывальни. Подле меня
лежала рыженькая Перская.
На другой день я встал чуть свет. Майданов
лежал на
кровати одетый и мирно спал. Потом я узнал, что ночью он дважды подымался к фонарю, ходил к сирене, был на берегу и долго смотрел в море.
Под утро он заснул. В это время в «каюту» вошел матрос. Я хотел было сказать ему, чтобы он не будил смотрителя, но тот предупредил меня и громко доложил...
На Ключарной улице мы вошли в убогий, покосившийся домик. В комнате тускло горела керосинка. Молодая женщина с красивым, испуганным лицом, держа на руках ребенка, подкладывала у печки щепки
под таганок, на котором кипел большой жестяной чайник. В углу, за печкой,
лежал на дощатой
кровати крепкий мужчина лет тридцати, — бледный, с полузакрытыми глазами; закинув руки
под голову, он слабо стонал.
Было Благовещение. Андрей Иванович
лежал на
кровати, смотрел в потолок и думал о Ляхове. За перегородкою пьяные ломовые извозчики ругались и пели песни. Александра Михайловна сидела
под окном у стола; перед нею
лежала распущенная пачка коричневых бланков, края их были смазаны клеем. Александра Михайловна брала четырехгранную деревяшку, быстро сгибала и оклеивала на ней бланк и бросала готовую пачку в корзину; по другую сторону стола сидела Зина и тоже клеила.
Назавтра, в воскресенье, Александра Михайловна
лежала под вечер на
кровати.
Андрея Ивановича отвели в ванную, а оттуда в палату. Большая палата была густо заставлена
кроватями, и на всех
лежали больные. Только одна, на которой ночью умер больной, была свободна; на нее и положили Андрея Ивановича. Сестра милосердия, в белом халате и белой косынке, поставила ему
под мышку градусник.
Она вяжет платок из дымчатой тонкой шерсти. Почти весь он уже связан. Клубок
лежит на коленях в продолговатой плоской корзинке. Спицы производят частый чиликающий звук. Слышно неровное, учащающееся дыхание вязальщицы. Губы ее, плотно сжатые, вдруг раскроются, и она начинает считать про себя. Изредка она оглядывается назад. На
кровати кто-то перевернулся на бок. Можно разглядеть женскую голову в старинном чепце с оборками, подвязанном
под уши, и короткое плотное тело в кацавейке. На ногах
лежит одеяло.
Я что-то говорил, а он безучастно молчал. В дверях показалась Катра и, увидев его раздетым, отошла. Алексей равнодушно проводил ее глазами. Белый, уныло-трезвый свет наполнял комнату. У
кровати стоял таз, полный коричневой рвоты, на полу была натоптана известка, вдоль порога кучею
лежало грязное белье, которым Алексей закрыл щель
под дверью.
Алексей, скорчившись
под пальто,
лежал у себя на
кровати.
В левом углу, на
кровати, грубо сколоченной из простого дерева,
лежало штофное зеленое одеяло, углами стеганное, из-под которого выбивался клочок сена, как бы для того, чтоб показать богатство и простоту этого ложа.
Тихие слезы долго текли по щекам Антонины Сергеевны и уже успели засохнуть на ее впалых щеках. Она продолжала
лежать неподвижно, в полузабытьи, полном жалости к себе, а
под конец и к мужу своему. Взрыв стыда и негодующей гадливости после ее визита к мужу сестры стих
под роем холодящих мыслей, после того, как она дописала свое прощание с тем, что было, и, разбитая, прилегла на
кровать.
— Один, — продолжал тот, — от висячего замка, которым заперта изба, а другой от маленькой шкатулки, которая
лежит под подушкой
кровати… Поняли?..
Он лишился чувств, очнулся он в узкой высокой комнате со сводчатым потолком и одним глубоким небольшим окном с железною решеткою; яркие солнечные лучи освещали скромную обстановку этого незнакомого ему жилища: деревянную скамью, несколько табуретов, стол, аналой, стоявший в переднем углу
под иконостасом со множеством образов, озаренных едва заметным при дневном свете огоньком лампады, и, наконец, деревянную жесткую
кровать, на которой он
лежал.
На хранение отдал он Пахомычу. У него найдут, он и в ответе будет. Только Григорий Александрович этого ларца не взыскался. До сих пор
лежит он
под кроватью, всю душу Пахомыча выворачивает.
Всю ночь бушевала гроза, и всю ночь Борька не спал,
лежа на своей
кровати среди крепко спавших товарищей. Болела голова, и ужасно болело в спине, по позвоночному столбу. Задремлет, — вдруг ухнет гром, он болезненно вздрогнет и очнется. Угрюмый, он вставал, ходил по залам и коридорам дворца, останавливался у огромных окон.
Под голубыми вспышками мелькали мокрые дорожки сада с бегущими по песку ручьями, на пенистых лужах вскакивали пузыри, серые кусты, согнувшись
под ветром, казались неподвижными.